Автор:
Надежда Артёмова, член Союза журналистов России
Май 2012 года был для меня особенным.
67-ю годовщину Победы я встретила на белгородской земле, где каждая пядь полита кровью наших солдат.
Кажется, земля Огненной дуги до сих пор помнит стоны и крики, залпы орудий, грохот бомбёжки, лязг металла…
Сотни братских могил, тысячи погибших…
Здесь, как нигде, чувствуешь трагедию войны и величие нашей Победы. В Белгороде, городе первого салюта, хочется преклониться перед всеми погибшими и немногими на сегодня живыми, чья судьба оказалась сильнее огня и всех трудностей грозовых-сороковых.
Надежда Малаева. Май 2012 года.
Этот День Победы был вообще удивительным.
И не только потому, что я была свидетелем мероприятий в городе, которые проходили очень торжественно, в том числе захватывающего салюта, а и потому, что на белгородской земле я встретила землячку из поколения победителей — простую, скромную женщину: Малаеву Надежду Семеновну.
О ней, о её солдатском подвиге мой рассказ.
«Я этого рыжего солдатика помню до сих пор»
Родилась Надежда Чинилова в 1924 году в Торопце Калининской области. После семи классов работала, а во время войны была взята на воинский учёт и направлена на медицинские курсы, где готовили санинструкторов для передовой. Проучившись несколько месяцев, в октябре сорок третьего отбыла на фронт. «Я была военнообязанная, поэтому выбирать и раздумывать не приходилось»,- говорит Надежда Семеновна.
Так юная Надежда оказалась под Ленинградом в составе седьмой батареи 124-го артполка, 52-й дивизии. Шли ожесточенные бои. Снова и снова батальоны шли на неприступные укрепления врага, заблокировавшие город, кровь лилась рекой… Артиллеристам тоже доставалось: беспрерывные бомбёжки, шквальный огонь немецких батарей. Наши выпустят десять снарядов, а им в ответ летят сто — вся Европа работала на военную машину Германии.
От перевязок на поле боя сама оказывалась вся в крови. Помнит, как мешал ей рукав гимнастерки, пропитанный кровью, он намертво присыхал к руке, сковывал движения. И в любую свободную минуту искала лужицу воды, чтоб вымыть руку. Вода становилась красной.
В редкие часы затишья санинструкторов собирали на учёбу. Как-то военный хирург в очередной раз собрал их, несколько девушек, в медчасти. А медчасть — палатка, развернутая в поле, где только что гремел бой и повсюду лежали убитые, их ещё не успели похоронить в братской могиле. Вот хирург и говорит: «Принесите солдата». Принесли убитого молодого рыжеволосого солдатика и положили на стол. Хирург обращается к Надежде: «Бери нож и режь».
«У меня всё внутри похолодело; я даже затряслась от страха. Покойников с детства боюсь. Но переборола страх, подошла и режу вдоль. А солдатик еще не остыл, нож идет легко. Разрезала, потом хирург занятие проводил. Так этот солдат мне долгое время снился. А однажды приснился и говорит: «Да не думай ты обо мне, ведь так надо было». И после этого я его во сне не видела. Но помню его всегда.
И ни за что не поверю, что можно привыкнуть к этому: когда видишь вокруг смерть, когда умирают совсем молодые, не видевшие жизни, еще не полюбившие, полные надежд ребята. К этому невозможно привыкнуть… Но, чтоб выполнять свою работу, приходилось эту боль загонять внутрь себя. Раненые шли таким потоком, что на страдания не хватало душевных сил, дай бог, чтоб хватило сил физических. На войне каждый день нужно было преодолевать себя», — заключает Надежда Семеновна.
«А если врач не собирал на учёбу, то всё равно без дела не сидели, — оживляется при очередном воспоминании моя собеседница. — Когда не было боёв, проводились учения, свое личное оружие в порядок приводим… До сих пор номер винтовки помню:7486.
Как-то на учениях задача была поставлена: проползти определенный участок по-пластунски, по снегу. Пока ползла, потеряла юбку. Не ту, которая на мне, а вторую, я её постирала и к вещмешку привязала, чтобы сохла. Ползу я по полю, вещмешок со мной. А когда в землянку вернулась, глядь, а юбки-то и нету. Прошу у командира разрешение юбку найти. Долго искала и на поле, и в кустах. И тут вспомнила, что в одном месте переползала через бревно, может, за него юбка зацепилась? Пошла туда. Оказалось, не бревно, а убитый немец, запорошенный снегом, за его ногу юбка и зацепилась… »
Спасала других, а сколько раз и сама Надежда была на волосок от смерти. Считает, что уцелела чудом. Вот один такой случай, благополучный исход которого можно объяснить только везением.
«Было это в Прибалтике, летом. Мне сообщили, что на наблюдательном пункте ранен связист. Пункт находился в небольшом домике. Я пошла туда, перевязала раненого, и солдат повел его в рощу, где находилась наша рота. Я тоже пошла в медсанчасть. С нами был и командир, он шёл впереди, ему надо было найти замену раненому связисту.
Вдруг выстрел. Обернулась в ту сторону и вижу: за раненым и помогавшим ему солдатом идёт немец, он и стрелял. Я выхватила пистолет, но тут снова раздался выстрел и ещё. Я оглянулась, а сзади меня идёт другой фашист, он и стрелял в меня, в упор. Его застрелил командир. А другого, моментально развернувшись, прошил очередью из автомата солдат, который вел раненого. Всё это произошло в какие-то секунды. Потом выяснилось, что эти два немца спрятались в картофельной яме, и мы им показались лёгкой добычей.
Ума не приложу, как осталась жива-невредима. Скажи мне кто-нибудь, что в меня будут стрелять в упор и не попадут, ни в жизнь не поверила бы. Видно, услышав первый выстрел соседнего немца, я невольно пригнулась и, когда выхватывала пистолет, шагнула в сторону, пули просвистели мимо.
Вот такая жестокая правда войны, — говорит мне Надежда Семеновна. — О войне я помню каждый день.»
Или вот случай. Однажды, сбившись с пути, водитель военной попутки, где Надежда была пассажиром, напоролся на минное поле. От взрыва мины кого-то убило, а её взрывной волной выбросило за борт. Тоже, можно сказать, осталась жива чудом. Правда, повредило ногу, нога почернела и стала как бревно. Ходить не могла, и её отправили в полевой госпиталь. Это уже второе ранение.
«Но находиться там я не могла, — пояснила Малаева, — поскольку мои однополчане ушли вперед. Если бы осталась, то после госпиталя с маршевой ротой пополнения отправили бы в другую часть, где все незнакомые и надо привыкать к новому коллективу. Да ещё и успеешь ли привыкнуть, если смерть ходила каждый день рядом, и увидишь ли завтра новый день. Не хотела терять друзей, с которыми уже сроднилась, — боевое братство много значит на фронте. Как пелось в песне: «Когда земля дрожала, как живая, когда от нашей крови таял лёд, нас выручала дружба фронтовая.».
В эвакогоспитале Надежда находилась с одной медсестрой, она тоже не хотела расставаться с товарищами. И решили они сбежать в свои части. Но как убежишь, если документов нет, да и госпиталь охраняется. Устроили постирушку и развесили бельё, а охраннику-солдату сказали, мол, пока бельё сохнет, пойдём прогуляемся. В тумбочке нашли свои документы.
Вспоминает, как шла до тумбочки, которая в конце палатки: «Туда дошла, а обратно не могу, добралась на четвереньках».
Она продолжает свой рассказ: «Но от своего намерения не отступилась. Вышли мы кое-как за палатку, увидели машину со снарядами, договорились с водителем, с трудом залезли в кузов, уцепились за ящики, лежим на них и едем. Высадили нас в поле.
А есть так хочется — мочи нет. Зашли в какую-то деревню, а дело было в Латвии. Моя мама в юности жила в Латвии и сколько раз говорила: «Учи язык». Но мне это было не надо. Отвечала ей: «Зачем? Всё равно не пригодится». А тут, как говорится, жизнь заставила, вспомнила я какие-то слова. Принесли нам картошку, молоко, хлеб. Наелись и разошлись. Подруга пошла в одну сторону, а я в другую. Больше её не видела. Жива ли осталась?
Надо было идти по вспаханному полю. Идти не могла, ползла на четвереньках, лежала. Стоять тоже не могла. Так и добралась до своей части. Командир увидел и спрашивает: «Ну что, Чинилова, вылечилась?» — «Так точно!» — отвечаю, а сама стоять не могу. Он видит, что готова сознание потерять, сейчас упаду, и отправил долечиваться в мою медсанчасть. Вот так я и осталась со своими. А нога вот уже шестьдесят семь лет болит. Она и напоминает мне о войне каждый день».
Дорогами войны
Спрашиваю у Надежды Семеновны:
— А где вы жили на передовой?
— Понятие «жили» — это из мирной жизни. Правильнее сказать, находились, — говорит ветеран. — Где находились? В землянках, в палатках, в уцелевших домах, под открытым небом, в лесу, на болоте, в общем, где приходилось.
Вспомнила, как набилось их в одной землянке 90 человек: 11 девушек, остальные — солдаты, совсем молодые и зрелого возраста. К девушкам относились снисходительно, мол, что с них взять — девчонки. Но требования были ко всем одинаковые. Спали девушки в одежде — тревогу могли объявить в любой момент. «Но мы были молодыми, военную службу, даже войну в силу своего возраста иногда воспринимали как приключение. Мало думали о смерти. Ещё и в таких условиях пытались шутить. Ночевали на верхних нарах и, когда слезали с верхних «этажей», как бы ненароком наступали солдату на спину, не думая, что ему могло быть больно после ранения. Ведь мы считали себя такими лёгкими, маленькими, как пушинки. А ночью обязательно валенки перепутывали, надо в строй вставать, а попробуй за пять минут свои отыскать. Так иные стали на веревочку пару завязывать. Но такие наши шуточки не всех забавляли. Пожилые солдаты (мы и сорокалетних считали пожилыми), глядя на нас, возможно, вспоминали своих дочек-проказниц, а другие ворчали недовольно: «Когда их от нас заберут?». А мы, веселушки-хохотушки, знай смеёмся. Думаю, когда мы ушли, нас вспоминали с теплом в душе.
Однажды объявили тревогу, строимся. Я выбежала, а рукавицы в землянке оставила. Стою, мерзну, дело зимой было. А тогда суровые правила были, ногу отморозишь — пойдёшь под расстрел. Влепили мне наряд вне очереди: отправили на кухню. А я только рада: хоть поем по-людски, не спеша», — говорит Надежда Семеновна.
Ноябрь 1945 года. Наде Чиниловой 21 год, она только что вернулась с фронта.
Наш разговор неизбежно переключился на другую тему, насущную для любого бойца. Спрашиваю:
— А как кормили на фронте?
— Кормили по-разному. Когда всё нормально, то было первое и второе. Я как санинструктор обязана была попробовать, а уж потом солдат кормили. Повар без пробы ни за что кормить не будет. Порядок был. Но «когда всё нормально» — такое нечасто было. Вдоволь не было ничего — ни сна, ни отдыха, ни еды, ни воды.
«Нам, девушкам, в бытовом плане было особенно трудно на войне,- продолжает Надежда Семёновна. — Бывало, только приляжешь — тревога. Соскакиваешь, и в бой. Часто случалось, что выстирать бельё успеешь, а сушили на себе. Крикнут: «Тревога!» — и бежишь в сыром на передовую, а время — зима, мороз жуткий.
А для мытья горячей воды норма — ведро. Хоть мойся, хоть стирай. Мыться приспосабливались везде — палатка, сарай какой-то, летом — просто на улице. Нам, женщинам, приходилось как-то ухитряться. Это было непросто. В укромное местечко не уединишься, иначе можешь стать добычей вражеских лазутчиков или наступить на мину.
Мне надо было ещё успеть, пока солдат моется, его одежду пропарить, от вшей избавить, которых не миновать при окопной да походной жизни. Для этой процедуры приспосабливали металлические бочки из-под бензина. Клали кирпичи, а на них — типа решетки или круг с дырками. Вода кипела, пар шёл, такая процедура занимала тридцать минут. Бывало, солдат уже вымылся, а обмундирование ещё «жарится». Чтобы не замерзнуть, бегает он, прикрывшись, кругами около бочки, потом наденет всё это влажное на себя. Вот такие «бытовые условия» на фронте. Многие, мечтая о мирной жизни, связывали эту жизнь с простой русской банькой…»
На Берлин!
Надежда Семеновна дошла до Берлина, до самих Бранденбургских ворот, где оставила свою подпись. В 1986 году я тоже стояла у этих ворот в качестве туриста. Какие разные у нас дороги.
Она также была свидетелем нашего грандиозного наступления на Берлин.
Чтобы дойти до него, предстояло преодолеть мощные оборонительные рубежи, а это немыслимые жертвы. К прорыву главного рубежа готовились очень тщательно. 16 апреля сорок пятого, пять часов по московскому времени, в Европе ещё ночь. И вдруг утреннюю тишину разорвал адский грохот -открыли огонь артиллерия всех калибров и «катюши», волна за волной шли эскадрильи. Вспыхнули множество зенитных прожекторов лучами, направленными на оборону врага. В атаку пошли стрелковые батальоны и танки с включёнными фарами и сиренами. Ослеплённый противник был ошеломлён. А канонада небывалой силы (за всю войну не видала такого) продолжала бушевать над передним краем врага, его оборона была потоплена в море огня и металла, уже и лучи прожекторов едва пробивались сквозь дым и вздыбленную землю. Потрясающее, незабываемое зрелище.
Оборона прорвана, но впереди — Зееловские высоты. Мощь этой твердыни была недооценена. Когда высоты были взяты, глазам открылась жуткая картина: склоны и всё пространство перед ними были усеяны нашими убитыми солдатами и подбитыми танками.
В эти дни она видела легендарного полководца Г.К.Жукова, воодушевлявшего солдат, идущих на верную смерть.
Наконец путь на Берлин открыт. Но ещё надо было взять это ненавистное гнездо — столицу гитлеровской Германии, принёсшей нашей стране страшную войну и неисчислимые беды. Сотни тысяч жителей Берлина строили оборонительные сооружения, каждый дом был превращён в крепость, город был буквально наводнён боевой техникой и отборными войсками. Бои шли с крайним ожесточением и упорством с обеих сторон, за каждую улицу, за каждый дом.
«В Берлине, — вспоминает ветеран, — была весна, цвела уцелевшая кое-где сирень. Победа была так близка. Тем нелепее и ужаснее была смерть наших ребят. Велики были жертвы, а один случай особенно поразил, — она рассказывала, не скрывая волнения. — Однажды, в перерыве между боями я увидела молоденького бойца, он сидел на краю небольшой воронки и что-то писал. Присела рядом, поинтересовалась, что он пишет. Ответил:
письмо любимой девушке. Закончив писать, стал с увлечением рассказывать, что он её очень любит и скоро к ней приедет. Мечтал о том, как они будут жить вместе. Я слушала его в этот весенний день, вдыхала вместе с ним аромат сирени и радовалась его предстоящему счастью. Мы были молоды, впереди у нас была целая жизнь.
Вдруг меня оглушил взрыв. Когда дым рассеялся и всё стихло, я поняла, что мы упали в воронку. Попыталась выбраться из неё. Солдат не шевелился. Он был убит осколками мины. Так получилось, что он спас меня, — упал в воронку на секунду позже и закрыл меня своим телом. Я взяла его письмо, написанное за минуту до смерти, и отправила его той девушке. Потом незнакомка долго писала мне и просила рассказать о любимом как можно больше. А что я могла рассказать ей, если даже имени солдата не знала?
Вот такая жестокая вещь, эта война», — говорит мне Надежда Семеновна и умолкает, видя на моих глазах слезы.
«Отгремев, закончились бои.». Но ещё и после девятого мая гибли люди.
В Берлине группа солдат, в составе которой была и санинструктор Чинилова, обходила дома — зачищала от укрывшихся немецких солдат и подбирала раненых, кого в горячке боёв не успели вынести. В городе было уже тихо. Вдруг — выстрел, и молодой солдатик упал. Оказалось, старый немец, обосновавшись на чердаке, отстреливал наших одиночных бойцов. Видать, старый нацист ожидал, что мы придём с возмездием в Берлин и не ждал себе пощады, а напоследок хотел как можно больше унести с собой жизней советских воинов. Скрыться с чердака в какой-нибудь квартире не успел, наши солдаты вытолкали его во двор и заставили рыть себе могилу. Потом застрелили и закопали. Старуха-жена плакала и на ломаном русском языке просила разрешения перезахоронить мужа. Старший группы, уходя, махнул рукой: «Теперь делайте, что хотите».
Полтора года на передовой
«Про войну не расскажешь, — говорит Надежда Семеновна. — Полтора года на передовой, в самом пекле. За этот отрезок времени ты проживаешь и переживаешь целую жизнь, если остаёшься жив». Ветеран замолкает, и вдруг тихонько, как будто только для себя, запела: «Вот кончился бой, земля покраснела, Врага мы прогнали к Великой реке. Остался лишь труп один на дороге, И держит он знамя в застывшей руке…» Это песня из её военного прошлого. Великая — это река в Псковской области. Эту реку пришлось Надежде Семеновне форсировать во время боя. И сколько было рек на её пути, больших и маленьких. Она уже и не помнит.
Я держу в руках красноармейскую книжку ефрейтора Чиниловой. Короткие записи говорят о подвиге девушки: участвовала в боях за освобождение Калининской и Ленинградской областей, Латвийской ССР, Эстонской ССР. Принимала участие в прорыве немецкой обороны на реке Висла, реке Одер, в боях на подступах к Берлину с 14 апреля 1945 года. Имеет медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», орден Отечественной войны II степени, а всего у неё около 20 боевых наград.
Не раз смотрела отважная фронтовичка смерти в лицо. «Спасал случай», — повторила Надежда Семеновна. Кто был её ангелом-хранителем? — думала я. Когда можешь погибнуть в любую минуту, начинаешь верить во многие вещи.
Отец Нади, Чинилов Семен Михайлович, на фронте с самого начала войны, воевал под Ленинградом. В августе 1943 года в семью пришла похоронка: героически погиб под станцией Мга. А через два месяца и Надя ушла на фронт, тоже под Ленинград, где погиб отец. Мать её, Марфа Григорьевна, проводив мужа, затем проводила на фронт и дочь. От зари до зари работала она в колхозе, награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.». Сколько ночей простояла в молитвах Марфа Григорьевна, чтоб её родные возвратились домой. Судьба улыбнулась только Наде. «Это молитва матери и память об отце хранили меня на передовой», — говорит ветеран, и я верю ей.
После Берлина их санчасть хотели отправить на Дальний Восток, на войну с Японией. Три дня пробыли в вагоне в ожидании отправки, да так и не пришлось ехать — молниеносная военная кампания закончилась полным разгромом Квантунской армии. Домой вернулась только в ноябре 1945 года, прибыла поздно вечером. Её встречала мать.
Только приехала, сразу прибежали подружки, стали звать в клуб. Не пошла. Но когда пришел молодой красивый гармонист, не смогла отказаться. Так началась мирная жизнь.
Со временем Надежда переехала в Ер-цево, там выучилась на дежурного по станции и многие годы проработала на Ерцев-ской ветке. Её трудовой стаж — 46 лет, из них 35 лет отработала на железной дороге. Там же и замуж вышла, стала Малае-вой. С Александром Константиновичем прожили более 40 лет, в 2003 году супруг умер. В последнее время Н.С.Малаева проживает в поселке Разумное Белгородской области.
Пора прощаться. Напоследок Надежда Семёновна вспоминает ещё одну песню, старинную.
«Ворон, ворон, что ты сделал,
убил брата моего.
А сестра, злодейка пуля
не щадит ведь никого.
Под Варшавой есть такое место,
где кипел кровавый бой,
Бой кровавый, пир богатый
будем помнить целый век…»
Сколько лет этой песне — 100, 200, а может, больше? Ведь войны шли всегда.
Среди наград Надежды Семеновны — медаль «За освобождение Варшавы». «Песня и история неразделимы, — говорит ветеран. — Мне пришлось воевать в 1945 году в Польше в тех же местах, где воевал мой отец во время Первой мировой войны. Вот такая история», — заключает Надежда Семеновна.
Я шла по тихой весенней улице, где когда-то шли кровавые бои. Цвели каштаны и акация, точно так же, как и 67 лет назад. И думала: что сделать нам, живущим и еще не родившимся, чтобы сохранить в памяти подвиг советского народа? И сделала такой вывод: у песен про войну нет срока давности. Я восхищаюсь подвигом 19-20-летней Нади Чиниловой, а сегодня низко кланяюсь убеленной сединами 88-летней Надежде Семеновне Малаевой. И хочу сказать ей, что у подвига и памяти тоже не должно быть срока давности. Но это зависит только от нас.
п. Коноша — г. Белгород — п. Коноша.